07.03.1955-09.10.1999

«НАМ НЕ ЖИТЬ ДРУГ БЕЗ ДРУГА. «РУССКАЯ ЛИНИЯ». ГОД БЕЗ САМАРЦЕВА»

Газета корпорации «Русская линия» (ныне — Faberlic). № 11 (17), ноябрь 2000.

Автор — Маргарита Попова.

Странно, но у кого бы я ни спрашивала из его друзей, самого момента знакомства с Самарцевым практически никто не помнит. Кто-то из знакомых привел, в одной компании оказались и сдружились. Он умел очень точно распознавать людей по признаку «свой-чужой». Те, кто начинал свою самостоятельную жизнь во времена набухающего «флюса», закончившегося демократическим разгуляем, помнят, как важно было это качество. Наше поколение уже не страдало одышкой от страха перед сталинскими временами и нравами, довольно свободно мыслило и поступало, но общество еще по-прежнему было наводнено добровольными и штатными стукачами, подлизами и прилипалами. Поэтому говорить и мыслить свободно можно было только в своей среде.

Он умел безошибочно находить людей, близких ему по духу, а потому и довольно быстро и просто сходился с ними. Бытует мнение, что если хочешь потерять друга – дай ему денег взаймы или устрой к себе на работу. Саша был живым опровержением этой мещанской мудрости. Он имел дело всегда только с теми, кого знал и кому доверял. Поэтому, когда он позвонил мне в разгар августовского кризиса, когда практически все журналисты сидели без зарплаты, и предложил, пока суть да дело, параллельно с основной работой сделать газету для одной фирмы – я удивилась, но на встречу пришла. Я знала, что Самарцев мелочевкой заниматься никогда не будет. И уж если он собирается делать какое-то корпоративное издание, то просто на многотиражку оно не должно быть похоже. Он никогда не разменивался по пустякам.

Познакомились мы, кажется, все-таки по поводу преферанса, хотя с ребятами его курса у нас была устойчивая и давняя «связь»: вместе с международниками ездили на «картошку», а с фотогруппой дружили по общежитию на Шверника. Все они, как оказалось позже, были его товарищами по рабфаку. Он поступил на факультет журналистики сразу после армии. Хотя я об этом узнала спустя много лет – армия абсолютно никак не «прочитывалась» на его личности. Высокий и довольно складного телосложения, он тем не менее любил сутулиться. А из всех научных дисциплин, кои приходится осваивать будущим журналистам, труднее всего ему с Андреем Шабаршовым было получить зачет по физре. Хотя неженками или «ботанами» ни тот, ни другой никогда не были. Наше студенческое общество любителей преферанса было больше похоже на некую закрытую ложу для посвященных, и женщин обычно в нее не допускали.

Самарцев, кажется, никогда и не скрывал, что лучшим применением женских способностей считал кухню и детскую комнату. И вообще часто строил из себя этакого ретрограда-консерватора, но только в общем. Каждый конкретный человек имел в его табели о рангах право на личные заслуги. Меня то ли из чувства жалости, то ли для ощущения полного превосходства (надо же перед кем-то быть ну очень умными и крутыми) «пулечку» писать брали. Спасибо Вите Васильеву, его протекции. Самарцев в их отношениях (впрочем, как и в любых других) играл вроде первую скрипку, но с мнением своего «келейника» всегда считался. С Виктором они прожили пять лет бок о бок, то в ДАСе, то в главном здании на Воробьевых горах. Они, несомненно, шестым чувством понимали друг друга, хотя и вечно прикалывали. Главными и уникальными качествами своего друга Васильев считает: во-первых, неиссякаемую любовь к розыгрышам, во-вторых, абсолютно христианское терпение. «Он смог такого, как я, выносить рядом столько лет!».

Кстати, о христианстве. Когда я пришла знакомиться с компанией «Русская линия», больше всего меня поразил ее символ.  К тому времени я уже очень увлекалась идеями православной монархии. Но Самарцев?! С его вечной иронией и скепсисом по поводу любых течений и религий?! Почему среди сонма небесных покровителей и армии славных русских князей были избраны именно эти Михаилы. Ведь Михаил-архангел считался самым одиозным (не без подачи буржуазных газет) представителем небесного воинства. Идею его покровительства очень ловко оболгали псевдопатриоты. Уж кому, как не Сашке, начитанному и тем более доке в истории журналистики, это было не знать.

Но тогда мне было недосуг его расспросить. А теперь уже поздно – не спросишь. Вот что по этому поводу вспоминает президент корпорации Алексей Нечаев: — «Я Самарцева попросил придумать какой-нибудь символ покруче, «пореволюционнее». Сначала это был Асклепий, у него ведь была очень интересная судьба. Но когда мы окончательно стали «Русской линией», выбор пал на архангела Михаила. История его тезки – тверского князя, пострадавшего за веру и Отечество, тоже вполне тянула на роль героическую. Мне кажется, издавна именно такой тип государственных мужей наиболее почитался на Руси».

Думаю, что если бы я и спросила об этом Сашу – таких бы слов не услышала. Он не любил объясняться, особенно объяснять свои внутренние мотивы, свои искания. При всей его коммуникабельности все же он был человеком замкнутым изнутри. Владимир Красненков, вспоминая свою совместную работу с ним в последние годы существования партии, и как бы в шутку (опять приколы! Без этого ни Сашку, ни его друзей понять невозможно) сказал: — Знаете любимое выражение Троцкого? «Поменьше друзей».

Во время партийно-советской ломки очень многие, чтобы выжить, шли по головам, трупам, жизням. Он никогда не жаловался, но случаев откровенной неблагодарности было больше чем достаточно. Работая в обкоме партии, где они с Красненковым курировали областные СМИ, Самарцев очень многим помог. Парадокс того периода был в том, что люди уже начали говорить вслух то, что назрело в обществе, естественно, устами кого? Журналистов. Но сопротивляемость у прежней системы была необычайно свирепой. Особенно доставалось редакторам районных газет. Специально, чтобы их не могли съесть заживо местные власти, они вводили их в состав различных областных структур по партийной линии. А в Ногинске вообще спасли мужика от тюрьмы. Он посмел написать пару фельетонов на директора местной фабрики. Месть была изощренной – его подставили под взятку (если кто не знает – напомню: взяткой могли счесть даже бутылку коньяка доктору от благодарного больного). И только их вмешательство – обнаружили в деле несколько сфабрикованных документов – помогло прекратить эту травлю.

С Красненковым они познакомились в московской областной газете «Ленинское знамя», куда Саша пришел работать в 1981 году после окончания университета (и куда судьба совершенно случайно привела и меня спустя десять лет. Почему мы ходим по одним и тем же кругам?). Красненков через какое-то время ушел работать в сектор печати обкома партии. Самарцев за три года сделал головокружительную карьеру: стал ведущим спецкором партийного (главного в те времена) отдела, а оттуда получил назначение сразу на пост зама главного редактора «Московского комсомольца». Тогда эта газета была скорее анархической: подчинялась очень многим сразу и удачно этим обстоятельством пользовалась для того, чтобы не подчиняться никому. Умение огибать острые углы, надо сказать, было отдельным искусством главных редакторов той эпохи и было очень в цене. Мой первый наставник на газетном фронте как-то сказал: «Писать можно обо всем, нужно только знать, как». Все последующие эпохи – гласности, перестройки, схода и развала демократии – только подтверждали этот тезис. Он не менял своих взглядов, несмотря ни на какие ветры перемен. Просто всегда был порядочным человеком и очень глубоким профессионалом.

О его профессионализме можно писать книги. К любой детали он относился со всей серьезностью и глубиной – будь то название для биодобавки или передовая статья по политическим моментам. Перероет все источники, исследует все известные и неизвестные мнения на этот счет, докопается до таких предтеч! Потом это станет всего лишь строкой, а то и словом в какой-то брошюре. Но он никогда не делал проходных материалов, за любое из своих детищ ему не стыдно. Именно эта его черта и привлекла меня в «Русскую линию». После двух лет «Комсомольца» молодого журналиста позвали работать в обком партии. Дело неслыханное, но на пороге уже стоял конец 80-х и необходимость новой, свежей мысли ощущалась и в коридорах власти. Наверное, те, кто допустил их на Старую площадь, потом об этом не раз пожалели. Раньше приглашение районного редактора в обком партии было событием всей жизни. Самарцев и Красненков превратили тихие и строгие коридоры партийной обители в улей, вокзал. Народ так и шастал в Москву то с идеями, то с проблемами, и областные СМИ наконец-то почувствовали действительную поддержку сверху. А почему? Потому что к руководству пришли профессионалы – оба были журналистами и знали, почем наш фунт изюма. Новый сектор печати, во-первых, поломал всякое чинопочитание. Во-вторых, организовал работу кабинета печати, который носился с местными журналистами, как с детьми. То на учебу, то на стажировку, то за границу. Создавали творческие десанты в районных редакциях и для обмена опытом меняли их местами, а то и приобщали к выпуску областных газет. А уж скольким помогли решить социальные проблемы – не сосчитать. Правда, долго сидеть в кабинетах, хоть и в такой отличной компании, Самарцеву все-таки было не по нутру. Много лет спустя как-то мне признался: столько лет пропало. -Куда пропало? — Семь лет я вкалывал на партию. А мог бы создать что-то новое. Газету, например.

В новую, независимую газету он все-таки ушел, как только появилась таковая на горизонте. Называлась она «Милосердие». На фоне повышенного интереса общества к политическим процессам в стране это, казалось бы, совершенно общественное и гуманное издание практически выскальзывало из-под всемогущих лап государственной цензуры. Идеи, которые Самарцев собирался осуществить с ее помощью, были поистине грандиозными. Хотя довольно скоро оказалось, что издатель и главный редактор преследуют совершенно разные цели, и проект закрылся. Для ушлых, только набиравших силу медиа-бизнесменов газета была всего лишь отводом глаз, легальным обнародованием использования полученных от различных международных организаций средств. Но опыт новой газеты не пропал даром – несколько идей впоследствии были удачно растащены по самым известным изданиям. А Самарцев… Самарцев остался без работы. Как он с семьей (у Лены и Саши уже родилась дочь) перебивался эти несколько самых трудных лет – только ему известно. Жена до сих пор продолжает повторять: «Я была за ним, как за каменной стеной. Конечно, были проблемы. Но он говорил: не думай об этом, я найду выход. И находил. Не было ситуации, чтобы он не справился с тем, что, по большому счету, и называется быть настоящим мужчиной».

Внешне он был скорее скуп на проявление чувств, даже как бы старался некой нарочитой грубостью скрыть их. Короче, телячьи нежности были не в его арсенале. И тем не менее даже по тембру можно было определить, что он разговаривает по телефону с женой. Исчезала из голоса ирония и появлялась какая-то уютная заботливость. Там, дома, ему, по всей видимости, не надо было надевать защитный камуфляж.

При всей внешней бурчливости он очень любил делать красивые подарки, непременно сюрпризом. Например, никогда не лез в школьные дела дочери, но на выпуске – и в музыкальной школе, и в средней – просто поразил всех. На отчетный концерт, посвященный 30-летию музыкальной школы, который по традиции проходил в «России», приволок телевизионщиков, и они сделали прекрасный сюжет – бесплатный! – об одном из самых старейших центров эстетического воспитания детей.

На выпускной бал в школе Катя задумала невероятный наряд с бархатом, накидкой, еще чем-то невообразимым. Побегав по магазинам, поняла, что идею осуществить практически невозможно. Результаты поисков обсуждала с мамой за ужином, отец вроде как и не участвовал в этом. Потом почти накануне торжества приехал как-то пораньше с работы: — Поехали, я тебе там присмотрел в одном магазине, новая коллекция из Англии. Специально для вечера записал Катюху к лучшим мастерам салона «Русская линия», они три часа колдовали над ее образом, получилось очень впечатляюще. Правда, во время «коротенькой» речи директрисы, минут на сорок, прически и макияж в душном актовом зале почти у всех поплыли – ну да это ж потом… 

 — С одной стороны, он был абсолютно равнодушен к внешним атрибутам успеха: наградам, публичным похвалам, а с другой… — Лена закрывает глаза, представляет тот выпускной вечер, наверное… — Пока перечисляли всяких «круглых» отличников и вручали им аттестаты и благодарственные письма родителям, я чувствую – он меня глазами буквально сверлит. Поворачиваю голову, чтобы спросить: «Что случилось?». В этот момент по микрофону раздаются слова: «…похвальной грамотой – Екатерину Самарцеву, и наша дочь идет на сцену». — Еще минута, и я бы тебя тут прямо и пристукнул. Ну, думаю, чего вы здесь десять лет делали, если дочь даже несчастной грамотки не удостоилась.

Приколы, розыгрыши были его страстью. Как-то уже после университета мы собрались с Васильевым к нему в гости – дегустировать…хрен. На полном серьезе. Он собрал свой первый урожай на даче – на участке вырос только этот неприхотливый корень, который, естественно, пошел в дело. Способ приготовления – отдельная история. Они так долго с Васильевым рассказывали, что туда клали и как терли, и как закрывали, что у меня самой чуть не навернулась слеза. Естественно, свежезаготовленный продукт тут же был дегустирован с различными приличествующими компонентами, то бишь салом, холодцом, прозрачной рюмочкой кристально чистой водки. Он не признавал других напитков, разве что еще пиво. В наши студенческие времена был культ пива и московских пивных, где читали стихи непонятные поэты и плакались в жилетку бывшие спортсмены и спившиеся артисты. Мы, студентки журфака, иногда попадали в эти мужские «чистилища», ибо именно тут они распахивали свои души и с ними случался катарсис; можно было поглазеть на известных людей в весьма непривычной обстановке и вообще познакомиться с русским андерграундом. Ходить туда было делом довольно опасным, но под охраной таких хлопцев, как Самарцев, Васильев и Шабаршов, можно было рискнуть. Если поход удавался и Самарцев пребывал в хорошем расположении духа после «Ямы» и «Сайгона», в общежитии начинался концерт коллективного народного творчества. Саша брал в руки гитару и они замечательно пели на «троих», причем песни, как правило, малоизвестные. Этакий студенческий фольклор, который культивировался только в их компании – выпускников рабфака образца 1976 года. Распевались «На речке, на речке», потом в ход шла «Жена французского посла», а на закуску все кричали: «Кабана», «Кабана»! И Самарцев ударял по струнам под какую-то совершенно непереводимую игру слов: «Кабана ты, кабана, а я другому отдана». Смысл этой песни я так и не постигла, но знала, что если она поется – трио в ударе! Да, о розыгрышах. Когда мы шли на дегустацию хрена, Самарцев стал меня «готовить». Ты, мол, сильно не пугайся, у нас, понимаешь, собачка, ну, не собачка – собака, в общем – сторожевой такой пес, в холке семьдесят сантиметров. Призер и все такое. Жена настояла – ей страшно, когда я в командировках. У нас, журналистов, это дело, сама понимаешь, обычное. Вот бедная женщина и держит такого охранника. Но ты не бойся, он сильно не укусит. Мы его с Витьком отвлечем, да, Витек? Тот неопределенно хмыкал и супил брови. — Меня он и самого поначалу не хотел признавать. Пришлось гаду взятки носить. В общем, навешали мне лапши, а я уж и не знаю, идти ли дальше. Кстати, старая квартира эта была на Таганке. Спустя почти пятнадцать лет здесь же, в соседнем переулке, обосновалась и «Русская линия» — последнее место работы Саши… Короче, подходим к двери, прямо как шпионы из боевика: один быстро ключом открывает, другой проход перегораживает, а я по этому сценарию должна мгновенно прошмыгнуть в ванную, пока хозяин не запрет свое чудовище на балконе… Открываем, и что же я вижу? Нам навстречу пулей вылетает какой-то мелкий терьерчик, заливаясь кукольным лаем. А мои сопровождающие со смеху покатываются. Таких приколов любой из друзей Самарцева мог нарассказывать кучу. На сороковинах, куда съехались почти все бывшие рабфаковцы, за столом вспоминали его именно таим. Было несказанно весело и горько – и потому, что его нет больше рядом, и потому, что остался он для каждого из нас вот таким живым. Только один человек за столом сидел мрачным и никак не входил в эту придуманную в самарцевском духе игру – вспоминать на поминках только светлое. Это был его друг детства Николай, с которым они дружили с самарских времен.

Вообще-то Саша родился в Мытищах, но отец работал где-то в органах и получил назначение в тогдашний город Куйбышев. Так Самарцевы оказались в Самаре. Друг детства стал врачом, и он единственный, наверное,  из всех Сашиных друзей и близких, знал с самого начала все, что предстояло ему пережить за эти девять месяцев. Когда-то Самарцев перенес очень заковыристую форму гепатита. Видом она не очень страшна, но последствиями – смертельна. Осложнения вызвали варикоз вен пищеварительного тракта и посадили печень. Лечить это пока не научились. Когда зимой 1999 года он первый раз загремел в Боткинскую больницу и выбрался оттуда, многие вздохнули с облегчением. Он довольно быстро включился в работу и только еще больше стал сутулиться. Иногда – в дни сдачи номера, сверхурочные – вставал и говорил: «Брюхо болит. Надо в отпуск ехать. Вот сдадим (номер, буклет, дизайн тары) – и рвану». А тут – то выборы, то партия, то еще какие-то идеи. Корпорация набирала обороты и отделу рекламы, который до того времени состоял из трех человек – Кости Егорова, Бориса Королева и, собственно, его – срочно нужно было подкрепление. Вообще, после того, как мы остались без Саши и вся лавина начатых дел обрушилась на отдел, только тогда поняли, сколько он всего держал в голове и решал одновременно вопросов. Причем, по какой-то старческой привычке не доверял технике – если писал, то на своей проверенной машинке, а чаще и вовсе от руки. К компьютеру испытывал физическую неприязнь, с автомобилем мог общаться только как пассажир, сотовые и пейджеры называл «поводками». Все эти деликатесы нового времени к-то не вызывали у него восторга. Кстати, мечта об отдыхе на самом деле сводилась к очень простым удовольствиям: пройтись по лесу, посидеть у моря или на даче, у камина. С книгой.

Его любимым писателем был Бунин, необычайной тонкости и легкости писатель. Кстати, в ДАСе его чаще всего можно было увидеть где-нибудь в тихом уголке…с книжкой. Любимое занятие и любимый отдых. С Нечаевым и его соратниками их познакомила общая знакомая, работавшая в рекламном агентстве. Самарцев быстро вошел в команду и стал создателем стиля нарождавшейся компании, получившей впоследствии название «Русская линия». При его участии практически было восстановлено доброе имя открывателя «голубой» крови – Феликса Белоярцева. Трагический эпизод из жизни большой науки, известный до того времени сравнительно узкому кругу лиц, получил общественную огласку. Именно он прозорливо, как показали нынешние времена, настоял на том, чтобы газета новой компании была полноцветной, и непременно на самой лучшей бумаге. Он будто создал себе памятник: эту газету невозможно выкинуть, завернуть в нее селедку или порвать на закладки. У сотен консультантов есть ее подшивки, и тем не менее такие самодельные библиотечки считаются раритетом и новички с завистью смотрят на их обладателей. Как бы был этому рад Саша! Всего его детища – и баночки, и пузырьки, и коробочки, и буклеты – все живы, и он поэтому жив среди нас.

А как он вынашивал свой последний проект – собрание духов от «РЛ»?! При всем многообразии на нынешних прилавках парфюмерии такой классной идеи оформления пока ни у кого нет. Исполнять замысел пришлось уже без него. Может быть, не все получилось, как задумывалось, но более мощного аккорда в дизайне пока еще нами не сделано. При всей склонности к чисто художественному творчеству в Самарцеве каким-то чудесным способом уживался и очень расчетливый, въедливый и прижимистый купец. Кто видел, как он торговался за каждую копеечку, которую нужно было вложить  компании в очередной проект, тот, несомненно, мог его назвать скрягой. В редакции до сих пор ходят легенды, как он «покупал» фотографов. Лучше сказать – фотохудожников, ибо снимки для «Русской линии» априори должны были быть высочайшего художественного уровня. Поэтому другие мастера к нам и не заглядывали. А этих – капризных, избалованных, знающих себе цену – он так забалтывал, что фотографии оказывались у него, а они уходили без копейки, да еще и благодарили. Что это было – не могу сказать, хотя на себе несколько раз такой фокус тоже испытывала. Умел убедить в чем хочешь. В любой компании он сразу становился главным. Видела этот много раз, почему так происходило – объяснить не могу. Он не выпячивался, не лез на трибуну, тем не менее как-то сразу заставлял людей прислушаться к себе, даже если МОЛЧАЛ! Может, это и называется авторитетом личности? Никогда не подбирал нюни, всегда был жестким и расчетливым игроком. Поэтому, наверное, большинство людей оценивал только с профессиональной точки зрения. Не профи – отойди, делай свой бизнес где-нибудь еще. Помню, при выпуске самого первого номера, который мы готовили целых два с половиной месяца, все же закралась некая ошибка. Все так ждали, когда из типографии привезут нашего первенца! В это время я была в командировке и как только прилетела – сразу в редакцию. Ни слова не говоря о том, получилась или нет в общем газета, Самарцев устроил разнос за ошибку. Причем, не мог быть оправданием даже тот факт, что злополучную заметку вычитывал сам герой публикации и ничего не исправил. Мне досталось по полной программе. — И это все? Это все, что ты можешь сказать о новой газете? – Я тоже разозлилась не на шутку: «Это все, что они оценили, что заметили. А как же весь остальной труд»? — А ты что хотела? Фанфары? Рукоплескания? Нет, матушка, не дождешься. И я твердо решила: на следующий день подаю в отставку. Утром, не успела я поздороваться, он сунул мне в руки какой-то здоровенный пакет со словами: «Иди, помой тут кое-что». Оказалось – целая корзина роскошных фруктов. Был май на дворе, а тут такие райские плоды… В обед он торжественно продефилировал в нашу комнату и открыл шампанское. На звуки хлопающих пробок стянулись наши добрые соседи – ребята из «КАРТЫ ОТЕЧЕСТВА». Они были первыми, кто поздравил  нас с победой. Самарцев по традиции облил первый номер игристым вином, и все обиды улетучились вместе с его пузырьками. Он умел делать людям праздник.

…В августе, кажется, или июле его опять прихватило. Едва перевели из реанимации, он тут же собрал у себя редакцию – нужно было обсудить очередной готовящийся номер. Так постепенно его кабинет и соответственно все посетители перекочевали в палату номер 22. Как-то раз, прочтя гранки свежего набора, сказал: «Слушай, пошли поедим по-вкусному. Тут рядом есть такой уютный кабачок, готовят, как дома». И мы сбежали в краткосрочную «самоволку».

Он и сам был мастак приготовить что-нибудь этакое и, несомненно, был гурманом. Как послушаешь его рассказ о любимой камбале – как он ждет пятницы, едет на Черемушкинский рынок, где продают самую большую и именно черноморскую камбалу, как он ее покупает, потрошит, целиком – на сковородку, чем приправляет – сам гурманом станешь. А ведь по сути все эти вкусности были самыми обыкновенными блюдами: плов, уха, окрошка. Но сам процесс! Он любил баловать своих гостей этими экспромтами. Хотя ему лично все больше и больше блюд медики из меню исключали.

…Последние три дня, которые он провел среди нас, он, похоже, знал, что наступает. Обзвонил кучу людей. Разделался с разными недорешенными вопросами. Был как-то необычно куражлив и ласков. Первый раз за все время нашей совместной работы спросил: — Ну, как тебе тут? Не кисло? Велел беречь Бориса – он ведь художник. Потом попросил позвонить ему завтра. А завтра уже не было. Его увезли ночью на «скорой» все в ту же Боткинскую и больше к нему никого не пускали. Три дня он еще был в сознании, жена день и ночь стояла под дверью, ревела белугой, но врачи ее в реанимацию не пустили, опасаясь скачков кровяного давления. Он лежал там один на один с открывшейся бездной и думал…О чем? Что чувствовал при этом? Этого уже никто не узнает. Проведенная в понедельник операция ничего не дала. Он так и не вышел из комы и просто изошел кровью. Только когда он умер, я стала понимать, как он на самом деле прожил эти девять месяцев, зная, что его ждет. 

P.S.: Когда верстался номер, к нам в редакцию зашла Катя Самарцева – дочь покойного Александра Николаевича. После смерти отца она перевелась на рекламное отделение в своем Университете дружбы народов, чтобы идти по его стопам. Катя принесла два листочка и сказала: «Это об отце». Мы решили опубликовать их так, как они есть. Саша бы ею гордился.

«Мой отец был удивительным человеком – самобытным, достойным, неравнодушным. Его энергия, живой, острый ум и высокий профессионализм, словно магнит, притягивали людей. Более всего он ценил порядочность и исполнительность – оттого и слыл суровым начальником – и ненавидел фальшь и подлость. Работа над очередным проектом каждый раз становилась для него испытанием ума, находчивости и фантазии. И он с блеском выдерживал этот экзамен. Всегда. Он успел сделать многое: подарил жизнь фирменному стилю, эмблеме «Русской линии», отличной газете, которой так гордился. Самарцев был великим придумщиком, мастерски превращая обыденность в истинный праздник. О его кулинарных способностях ходили легенды. Любимые блюда он готовил в гордом одиночестве, всячески препятствуя нашему с мамой проникновению на кухню. Я никогда не забуду, как пару лет назад зимой мы отдыхали с друзьями в подмосковном санатории. Самарцев задумал попотчевать нас ухой, приготовленной на свежем воздухе. На запах слетелась половина пансионата. Рыбу я так и не попробовала. Он обожал розыгрыши. Один из его друзей обзавелся загородным домиком. Папа тут же решил, что информация о частых пожарах в Подмосковье была бы полезной для новоявленного дачника, так что каждый день вырезки из газет на соответствующую тему аккуратно лежали на столе садовода-любителя. Папа любил книги, хорошую кухню и тихие летние вечера на даче. Говорят, душа человека покидает землю спустя 40 дней после смерти. Я не верю. Душа этого Человека где-то рядом, с теми, кому он был дорог. Я люблю тебя, папа».